«Газетные киоски, близ которых...»
«Годы приоткрытия вселенной...»
Голоса души и тела
Голоса
«Город похож на бред малокультурного фантаста...»
«Господи! Время выдели...»
«Громкий разговор на улице...»
********************************************
* * *
Газетные киоски, близ которых
я ждал решенья тяжеб и судеб,—
мне каждый по-особенному дорог.
Я узнавал про всех и про себя,
про похороны, встречи и обеды,
про пром-, культур-, сельхозпобеды.
Но новость, ту, что кончилась война
я услыхал совсем не у киоска,
не с заголовка, явленного броско,
а просто я в блиндажике сидел.
Был май. Война кончалась, но не кончилась.
Добитая, она как будто корчилась.
И вдруг телефонист кричит: «Ура!»
Не нам, а в трубку. Всем телефонистам.
«Ура!» всем беспартийным, коммунистам,
всем людям, жившим в эти времена.
Так я узнал, что кончилась война.
* * *
Годы приоткрытия вселенной.
Годы ухудшения погоды.
Годы переездов и вселений.
Вот какие были эти годы.
Примесь кукурузы в хлебе.
И еще чего-то. И — гороха.
В то же время - космонавты в небе.
Странная была эпоха.
Смешанная. Емкая. В трамвае
Тоже сорок мест по нормировке,
А вместит, боков не разрывая,
Зло, добро, достоинства, пороки
Ста, ста десяти и больше граждан.
Но дома — росли. И в каждом доме —
Ванная с клозетом. Все удобства.
Книг на полках тоже было вдосталь:
Том на томе.
Было много книг и много зрелищ.
Много было деятелей зрелых.
Много — перезрелых и зеленых.
Много было шуточек соленых.
Пафос — был. Инерция - имелась.
Было все, что нужно для эпохи,
И в особенности — смелость:
Не услышать охи или вздохи.
ГОЛОСА ДУШИ И ТЕЛА
Приказывало тело, а душа
подсказывала тихо, еле-еле,
покудова, волнуясь и спеша,
кричало тело о себе, о теле.
Оно было большое, а душа
была такою малой и несчастной,
что и на кончике карандаша
могла с большим удобством размещаться.
И зычный голос тела заглушал
все грохоты, и топоты, и шепоты,
а тонкий голосок души плошал,
и если предлагал, то в виде опыта.
ГОЛОСА
Снова — зов голосов, как в давнишнем году.
Понимаю, что это — от нервов, наверно.
Тем не менее, реагирую нервно:
вызывают — иду.
Укоряют, зовут, окликают — иду.
Отвечаю, как только услышу вопросы.
Это что-то превыше и быта и прозы,
неподвластное воле, закону, труду.
Счастье мне посулят или только беду —
если скажут — иду.
Я иду вдоль по узкой дорожке луча,
вдоль по линии тонкой и нитеобразной,
вдохновляясь, задумываясь, бормоча,
но с покорностью рабской и безобразной.
Это просто такая теперь полоса,
что звучат голоса.
Это совестью было и мыслью,
а теперь голосами звучит в голове,
то шуршит малошумною мышью,
то трезвонит, как пасха в бывалой Москве,
то завоет, то хряпнет,
то охнет.
Это скоро ослабнет, заглохнет.
* * *
Город похож на бред мало-культурного фантаста:
Каменные ватники — лишь бы было тепло,
Застекленные дыры — лишь бы было светло,
Наглые мусоропроводы — лишь бы было чисто.
Все же тепло, светло, чисто:
Не так уж мало.
Никто не выбросит ватник
Образца 43-го года.
Думают: пригодится.
Когда отогреются, отоспятся,
Когда привыкнут к тому, что чисто,
Когда поймут, как некрасиво,
Очень долго
Будут жить в некрасивых,
Чистых, теплых, светлых,
Каменных ватниках,
Похожих на бред
Малокультурного фантаста.
* * *
Господи! Время выдели:
не пожалеешь, бог.
Все, что глаза перевидели,
пересказать бы смог,
кроме большого пропуска...
(Что же поделаешь с ним
— бог не имеет допуска
к нашим делам земным.)
Бог не бывает допущен,
бог за дверьми стоит,
когда на дуэли Пушкин
в тридцать семь убит.
* * *
Громкий разговор на улице —
это тоже признак
некоторой, небольшой свободы.
Не весьма великая свобода
все же лучше
грандиозного величья рабства,
пирамид его и колоннад.
Впрочем, если громкий разговор
спрограммирован в муниципалитете
вместе с гитаристом на бульваре
и цветами перед памятником,—
это для туристов.
Это — не считается свободой.
