ВОСПОМИНАНИЕ О ПЕХОТЕ

Проводы
Ладожский лед
Мы под Колпином скопом стоим...
Стихи о мальчике
Баллада о немецкой группе
Музыка
Коммунисты, вперед!
Утром
Сон
Календарь
Отпускник
Заречье
Просыпаюсь и курю
С войны
Медальон







ВОСПОМИНАНИЕ О ПЕХОТЕ

Пули, которые посланы мной, 
не возвращаются из полёта,
Очереди пулемёта
режут под корень траву.
Я сплю,
положив голову
на Синявинские болота,
А ноги мои упираются
в Ладогу и в Неву.

Я подымаю веки,
лежу усталый и заспанный,
Слежу за костром неярким,
ловлю исчезающий зной.
И когда я
поворачиваюсь
с правого бока на спину,
Синявинские болота
хлюпают подо мной.

А когда я встаю
и делаю шаг в атаку,
Ветер боя летит и свистит у меня в ушах,
И пятится фронт,
и катится гром к рейхстагу,
Когда я делаю
свой
второй
шаг.
И белый флаг
вывешивают
вражеские гарнизоны,
Складывают оружие,
в сторону отходя.
И на моё плечо,
на погон полевой зелёный,
Падают первые капли,
майские капли дождя.
А я всё дальше иду,
минуя снарядов разрывы,
Перешагиваю моря
и форсирую реки вброд.
Я на привале в Пильзене
пену сдуваю с пива
И пепел с цигарки стряхиваю
у Бранденбургских ворот.

А весна между тем крепчает,
и хрипнут походные рации,
И, по форонтовым дорогам
денно и нощно пыля,
Я требую у противника
безоговорочной
капитуляции,
Чтобы его знамёна
бросить к ногам Кремля.

Но, засыпая в полночь,
я вдруг вспоминаю что-то.
Смежив тяжёлые веки,
вижу, как наяву:
Я сплю,
положив под голову
Синявинские болота,
А ноги мои упираются
в Ладогу и Неву.

1954




ПРОВОДЫ

Без слез проводили меня...
Не плакала, не голосила,
Лишь крепче губу закусила
Видавшая виды родня.

Написано так на роду..
Они, как седые легенды,
Стоят в сорок первом году,
Родители-интеллигенты.

Меня проводили без слез,
Не плакали, не голосили,
Истошно кричал паровоз,
Окутанный клубами пыли.

Неведом наш путь и далек,
Живыми вернуться не чаем,
Сухой получаем паек,
За жизнь и за смерть отвечаем.

Тебя повезли далеко,
Обритая наспех пехота...
Сгущеное пить молоко
Мальчишке совсем неохота.

И он изо всех своих сил,
нехитрую вспомнив науку,
На банку ножом надавил,
Из тамбура высунул руку.

И вьется, густа и сладка,
Вдоль пульманов пыльных состава
Тягучая нить молока,
Последняя в жизни забава.

Он вспомнит об этом не раз.
Блокадную пайку глотая.
Но это потом, а сейчас
Беспечна душа молодая.

Но это потом, а пока,
Покинув консервное лоно,
Тягучая нить молока
Колеблется вдоль эшелона.

Пусть нечем чаи подсластить,
Отныне не в сладости сладость,
И вьется молочная нить,
Последняя десткая слабость.

Свистит за верстою верста,
В теплушке доиграно действо,
Консервная банко пуста.
Ну вот и окончилось детство.

1960




ЛАДОЖСКИЙ ЛЕД

Страшный путь!
На тридцатой,
последней версте
Ничего не сулит хорошего.
Под моими ногами
устало
хрустеть
Ледяное,
ломкое
крошево.
Страшный путь!
Ты в блокаду меня ведёшь,
Только небо с тобой,
над тобой
высоко.
И нет на тебе
никаких одёж:
Гол как сокол
Страшный путь!
Ты на пятой своей версте
Потерял
для меня конец,
И ветер устал
над тобой свистеть,
И устал
грохотать
свинец...
- Почему не проходит над Ладогой
мост?! -
Нам подошвы
невмочь
ото льда
оторвать.
Сумасшедшие мысли
буравят
мозг:
Почему на льду не растёт трава?!
Самый страшный путь
из моих путей!
На двадцатой версте
как я мог идти!
Шли навстречу из города
сотни
детей...

Сотни детей!..
Замерзали в пути...

Одинокие дети
на взорванном льду -
Эту тёплую смерть
распознать не могли они сами
И смотрели на падающую звезду
Непонимающими глазами.

Мне в атаках не надобно слова «вперёд»,
Под каким бы нам
ни бывать огнём -
У меня в зрачках
чёрный
ладожский
лёд,
Ленинградские дети
лежат
на нём.

1944




* * *

Мы под Колпином скопом стоим,
Артиллерия бьёт по своим.
Это наша разведка, наверно,
Ориентир указала неверно.

Недолёт. Перелёт. Недолёт.
По своим артиллерия бьёт.

Мы недаром присягу давали.
За собою мосты подрывали, -
Из окопов никто не уйдёт.
Недолёт. Перелёт. Недолёт.

Мы под Колпиным скопом лежим
И дрожим, прокопчёные дымом.
Надо всё-таки бить по чужим,
А она - по своим, по родимым.

Нас комбаты утешить хотят,
Нас великая Родина любит...
По своим артиллерия лупит, -
Лес не рубят, а щепки летят.

1956




СТИХИ О МАЛЬЧИКЕ

Мальчик жил на окраине города Колпино.
Фантазёр и мечтатель.
Его называли лгунишкой.
Много самых весёлых и грустных историй
накоплено
Было им
за рассказом случайным,
за книжкой.

По ночам ему снилось - дорога гремит
и пылится
И за конницей гонится рыжее пламя во ржи.
А наутро выдумывал он небылицы -
Просто так.
И его обвиняли во лжи.

Презирал этот мальчик солдатиков
оловянных
И другие весёлые игры в войну.
Но окопом казались ему придорожные
котлованы, -
А такая фантазия ставилась тоже в вину.

Мальчик рос и мужал на тревожной недоброй
планете,
И, когда в сорок первом году зимой
Был убит он,
в его офицерском планшете
Я нашёл небольшое письмо домой.

Над оврагом летели холодные белые тучи
Вдоль последнего смертного рубежа.
Предо мной умирал фантазёр невезучий,
На шинель
кучерявую голову положа.

А в письме были те же мальчишечьи
небылицы.
Только я улыбнуться не мог...
Угол серой исписанной плотно страницы
Кровью намок...

...За спиной на ветру полыхающий Колпино,
Горизонт в невесёлом косом дыму...
Здесь он жил.
Много разных историй накоплено
Было им.
Я поверил ему.

1945




БАЛЛАДА О НЕМЕЦКОЙ ГРУППЕ

Перед войной
На Моховой
Три мальчика в немецкой группе
Прилежно ловят клёцки в супе,
И тишина стоит стеной.

Такая тишина зимы!
Периной пуховой укрыты
Все крыши, купола и плиты -
Все третьеримские холмы.

Ах, Анна Людвиговна, немка,
Ты - русская, не иноземка,
Но по-немецки говоришь
Затем, что родилась в Берлине,
Вдали от этих плоских крыш.

Твой дом приземистый, тяжёлый,
С утра немецкие глаголы
Звучат в гостиной без конца -
Запинки и скороговорки,
Хрусталь в четырёхсветной горке,
Тепло печного изразца,
Из рамы
Взгляд какой-то дамы,
На полотенцах - монограммы
И для салфеток - три кольца.

Обедаем. На Моховую,
В прямоугольнике окна,
Перину стелет пуховую
Метель, как будто тишина
На тишину ложится тихо,
И только немкина щека
От неожиданного тика
Подёргивается слегка.

Зачем вопросами врасплох
Ты этих мальчиков неволишь?
Да им и надо-то всего лишь
Два слова помнить: Hande hoch!..

197..




МУЗЫКА

Какая музыка была!
Какая музыка играла,
Когда и души и тела
Война проклятая попрала.

Какая музыка во всём,
Всем и для всех - не по ранжиру.
Осилим... Выстоим... Спасём...
Ах, не до жиру - быть бы живу...

Солдатам голову кружа,
Трёхрядка под накатом брёвен
Была нужней для блиндажа,
Чем для Германии Бетховен.

И через всю страну струна
Натянутая трепетала,
Когда проклятая война
И души и тела топтала.

Стенали яростно, навзрыд,
Одной-единой страсти ради
На полустанке - инвалид,
И Шостакович - в Ленинграде.





КОММУНИСТЫ, ВПЕРЕД!

Есть в военном приказе
Такие слова,
На которые только в тяжёлом бою
(Да и то не всегда)
Получает права
Командир, подымающий роту свою.

Я давно понимаю
Военный устав
И под выкладкой полной
Не горблюсь давно.
Но, страницы устава до дыр залистав,
Этих слов
До сих пор
Не нашёл
Всё равно.

Год двадцатый.
Коней одичавших галоп.
Перекоп.
Эшелоны. Тифозная мгла.
Интервентская пуля, летящая в лоб, —
И не встать под огнём у шестого кола.

Полк
Шинели
На проволоку побросал, —
Но стучит над шинельным сукном пулемёт.
И тогда
еле слышно
сказал
комиссар:
— Коммунисты, вперёд! Коммунисты, вперёд!

Есть в военном приказе
Такие слова!
Но они не подвластны уставам войны.
Есть —
Превыше устава —
Такие права,
Что не всем, получившим оружье, даны...

Сосчитали штандарты
Побитых держав,
Тыщи тысяч плотин возвели на реках.
Целину подымали,
Штурвалы зажав
В заскорузлых тяжёлых рабочих руках.

И пробило однажды
Плотину одну
На Свирьстрое, на Волхове иль на Днепре.
И пошли
Головные бригады ко дну,
Под волну,
На морозной заре в декабре.

И когда
Не хватало
«...Предложенных мер...»
И шкафы с чертежами грузили на плот,
Еле слышно
сказал
молодой
инженер:
— Коммунисты, вперёд! Коммунисты, вперёд!

Летним утром
Граната упала в траву,
Возле Львова
Застава во рву залегла.
«Мессершмитты» плеснули бензин
В синеву, —
И не встать под огнём у шестого кола.

Жгли мосты
На дорогах от Бреста к Москве.
Шли солдаты,
От беженцев взгляд отводя.
И на башнях,
Закопанных в пашни «KB»,
Высыхали тяжёлые капли дождя.

И без кожуха
Из сталинградских квартир
Бил «максим»,
И Родимцев ощупывал лёд.
И тогда
еле слышно
сказал
командир:
— Коммунисты, вперёд! Коммунисты, вперёд!

Мы сорвали штандарты
Фашистских держав,
Целовали гвардейских дивизий шелка
И, древко
Узловатыми пальцами сжав,
Возле Ленина
В Мае
Прошли у древка...

Под февральскими тучами -
Ветер и снег,
Но железом нестынущим пахнет земля.
Приближается день.
Продолжается век.
Индевеют штыки в караулах Кремля...

Повсеместно,
Где скрещены трассы свинца,
Где труда бескорыстного — невпроворот,
Сквозь века,
на века,
навсегда,
до конца:
— Коммунисты, вперёд! Коммунисты, вперёд!





УТРОМ

Ах, шофёрша,
пути перепутаны! -
Где позиции?
Где санбат? -
К ней пристроились на попутную
Из разведки десять ребят...

Только-только с ночной операции -
Боем вымученные все.
- Помоги, шофёрша, добраться им
До позиции -
до шоссе.

Встали в ряд.
Поперёк дорога
Перерезана.
- Тормози!
Не смотри, пожалуйста, строго,
Будь любезною, подвези.

Утро майское.
Ветер свежий.
Гнётся даль морская дугой.
И с Балтийского побережья
Нажимает ветер тугой.

Из-за Ладоги солнце движется
Придорожные лунки сушить.
Глубоко
в это утро дышится,
Хорошо
в это утро жить.

Зацветает поле ромашками,
Их не косит никто,
не рвёт.
Над обочиной
вверх тормашками
Облак пороховой плывёт.

Эй, шофёрша,
верней выруливай!
Над развилкой снаряд гудит.
На дорогу не сбитый пулями
Наблюдатель чужой глядит...

Затянули песню сначала.
Да едва пошла
подпевать -
На второй версте укачала
Неустойчивая кровать.

Эй, шофёрша,
правь осторожней!
Путь ухабистый впереди.
На волнах колеи дорожной
Пассажиров
не разбуди.

Спит старшой,
не сняв автомата,
Стать расписывать не берусь!
Ты смотри, какие ребята!
Это, я понимаю, груз!

А до следующего боя -
Сутки целые жить и жить.
А над кузовом голубое
Небо к передовой бежит.

В даль кромешную
пороховую,
Через степи, луга, леса,
На гремящую передовую
Брызжут чистые небеса...

Ничего мне не надо лучшего,
Кроме этого - чем живу,
Кроме солнца
в зените,
колючего,
Густо впутанного в траву.

Кроме этого тряского кузова,
Русской дали
в рассветном дыму,
Кроме песни разведчика русого
Про красавицу в терему.

1946



СОН

Был бой.
И мы устали до потери
Всего, чем обладает человек.
Шутил полковник:
— Сонные тетери... —
И падал от усталости на снег.

А нам и жить не очень-то хотелось, —
В том феврале, четвёртого числа,
Мы перевоевали,
Наша смелость,
По правде, лишь усталостью была.

Нам не хотелось жить —
И мы уснули.
Быть может, просто спать хотелось нам.
Мы головы блаженно повернули
В глубоком сне
Навстречу нашим снам.

Мне снился сон.
В его широком русле
Скользил смолёный корпус корабля,
Солёным ветром паруса нагрузли,
Вселяя страх и душу веселя.

Мне снился сон о женщине далёкой,
О женщине жестокой,
Как война.
Зовущими глазами с поволокой
Меня вела на палубу она.

И рядом с ней стоял я у штурвала,
А в прибережных чащах,
Невдали,
Кукушка так усердно куковала,
Чтоб мы со счёта сбиться не могли.

И мы летели в прозелень куда-то.
Светало на обоих берегах.
Так спали полумёртвые солдаты
От Шлиссельбурга в тысяче шагах.

Ночной костёр случайного привала
Уже золой подёрнулся на треть.
Проснулся я.
Кукушка куковала,
И невозможно было умереть.

1984



КАЛЕНДАРЬ

Покидаю Невскую Дубровку,
Кое-как плетусь по рубежу -
Отхожу на переформировку
И остатки взвода увожу.

Армия моя не уцелела,
Не осталось близких у меня
От артиллерийского обстрела,
От косоприцельного огня.

Перейдем по Охтенскому мосту
И на Охте станем на постой -
Отдирать окопную коросту,
Женскою пленяться красотой.

Охта деревянная разбита,
Растащили Охту на дрова.
Только жизнь, она сильнее быта:
Быта нет, а жизнь еще жива.

Богачов со мной из медсанбата,
Мы в глаза друг другу не глядим -
Слишком борода его щербата,
Слишком взгляд угрюм и нелюдим.

Слишком на лице его усталом
Борозды о многом говорят.
Спиртом неразбавленным и салом
Богачов запасливый богат.

Мы на Верхней Охте квартируем.
Две сестры хозяйствуют в дому,
Самым первым в жизни поцелуем
Памятные сердцу моему.

Помню, помню календарь настольный,
Старый календарь перекидной,
Записи на нем и почерк школьный,
Прежде - школьный, а потом - иной.

Прежде - буквы детские, смешные,
Именины и каникул дни.
Ну, а после - записи иные.
Иначе написаны они.

Помню, помню, как мало-помалу
Голос горя нарастал и креп:
"Умер папа". "Схоронили маму".
"Потеряли карточки на хлеб".

Знак вопроса - исступленно-дерзкий.
Росчерк - бесшабашно-удалой.
А потом - рисунок полудетский:
Сердце, пораженное стрелой.

Очерк сердца зыбок и неловок,
А стрела перната и мила -
Даты первых переформировок,
Первых постояльцев имена.

Друг на друга буквы повалились,
Сгрудились недвижно и мертво:
"Поселились. Пили. Веселились".
Вот и все. И больше ничего.

Здесь и я с друзьями в соучастье, -
Наспех фотографии даря,
Переформированные части
Прямо в бой идут с календаря.

Дождь на стеклах искажает лица
Двух сестер, сидящих у окна;
Переформировка длится, длится,
Никогда не кончится она.

Наступаю, отхожу и рушу
Все, что было сделано не так.
Переформировываю душу
Для грядущих маршей и атак,

Вижу вновь, как, в час прощаясь ранний,
Ничего на память не берем.
Умираю от воспоминаний
Над перекидным календарем.





ОТПУСКНИК

Лицо желтее воска,
От голода мертво.
В руках моих авоська
И больше ничего.

И ноги, точно гири,
Не движутся никак.
Кочую по Сибири
В ночных товарняках.

Картошку уминаю
Наперекор врагу.
Блокаду вспоминаю -
Наесться не могу.

Есть озеро лесное,
Зовется Кисегач.
Там нянчился со мною
Уральский военврач.

И, пожалев солдата,
Который слаб и мал,
Мне два продаттестата
На отпуск подписал.

Один паек - сбываю
За чистое белье.
Другой паек съедаю.
(Привольное житье!)

Пилотка подносилась,
И сапоги не те.
Борщей маршрутных силос
Играет в животе.

Страшнее страшных пыток
И схваток родовых
Меня гнетет избыток
Познаний путевых.

Трескучим самосадом
Прерывисто дышу.
Году в семидесятом
Об этом напишу.





ЗАРЕЧЬЕ

Трубной медью
в городском саду
В сорок приснопамятном году
Оглушен солдатик.
Самоволка.
Драпанул из госпиталя.
Волга
Прибережным парком привлекла.
Там, из тьмы, надвинувшейся тихо,
Танцплощадку вырвала шутиха -
Поступь вальс-бостона тяжела.

Был солдат под Тулой в руку ранен -
А теперь он чей?
Теперь он Анин -
Анна завладела им сполна,
Без вести пропавшего жена.

Бледная она.
Черноволоса.
И солдата раза в полтора
Старше
(Может, старшая сестра,
Может, мать -
И в этом суть вопроса,
Потому что Анна нестара).

Пыльные в Заречье палисады,
Выщерблены лавки у ворот,
И соседки опускают взгляды,
Чтоб не видеть, как солдат идет.

Скудным светом высветив светелку,
Понимает Анна, что опять
Этот мальчик явится без толку,
Чтобы озираться и молчать.

Он идет походкой оробелой,
Осторожно, ненаверняка.
На весу, на перевязи белой,
Раненая детская рука.

В материнской грусти сокровенной,
У грехопаденья на краю,
Над его судьбой, судьбой военной,
Клонит Анна голову свою.

Кем они приходятся друг другу,
Чуждых две и родственных души?..
Ночь по обозначенному кругу
Ходиками тикает в тиши.
И над Волгой медленной осенней,
Погруженной в медленный туман,
Длится этот - без прикосновений -
Умопомрачительный роман.

1968




* * *

Просыпаюсь и курю...
Засыпаю и в тревожном
Сне
о подлинном и ложном
С командиром говорю.

Подлинное - это дот
За берёзами, вон тот.
Дот как дот, одна из точек,
В нём заляжет на всю ночь
Одиночка-пулемётчик,
Чтобы нам ползти помочь.

Подлинное - непреложно:
Дот огнём прикроет нас.
Ну, а ложное - приказ...
Потому что всё в нём ложно,
Потому что невозможно
По нейтральной проползти.
Впрочем... если бы... сапёры...

Но приказ - приказ, и споры
Не положено вести.

Жизнью шутит он моею,
И, у жизни на краю,
Обсуждать приказ не смею,
Просыпаюсь и курю...

1984




С ВОЙНЫ

Нам котелками
нынче служат миски,
Мы обживаем этот мир земной,
И почему-то проживаем в Минске,
И осень хочет сделаться зимой.

Друг друга с опереттою знакомим,
И грустно смотрит капитан Луконин.
Поклонником я был.
Мне страшно было.
Актрисы раскурили всю махорку.
Шёл дождь.
Он пробирался на галёрку,
И первого любовника знобило.

Мы жили в Минске муторно и звонко
И пили спирт, водой не разбавляя.
И нами верховодила девчонка,
Беспечная, красивая и злая.

Гуляя с ней по городскому саду,
К друг другу мы её не ревновали.
Размазывая тёмную помаду,
По очереди в губы целовали.

Наш бедный стол
всегда бывал опрятен -
И, вероятно, только потому,
Что чистый спирт не оставляет пятен.
Так воздадим же должное ему!

Ещё война бандеровской гранатой
Влетала в полуночное окно,
Но где-то рядом, на постели смятой,
Спала девчонка
нежно и грешно.

Она недолго верность нам хранила, -
Поцеловала, встала и ушла.
Но перед этим
что-то объяснила
И в чём-то разобраться помогла.

Как раненых выносит с поля боя
Весёлая сестра из-под огня,
Так из войны, пожертвовав собою,
Она в ту осень вынесла меня.

И потому,
однажды вспомнив это,
Мы станем пить у шумного стола
За балерину из кордебалета,
Которая по жизни нас вела.





МЕДАЛЬОН

...И был мне выдан медальон
пластмассовый,
Его хранить велели на груди,
Сказали:— Из кармана не выбрасывай,
А то... не будем уточнять... иди!

Гудериан гудел под самой Тулою.
От смерти не был я заговорен,
Но все же разминулся с пулей-дурою
И вспомнил как-то раз про медальон.

Мою шинель походы разлохматили,
Прожгли костры пылающих руин.
А в медальоне спрятан адрес матери:
Лебяжий переулок, дом 1.

Я у комбата разрешенье выпросил
И, вдалеке от городов и сел,
Свой медальон в траву густую выбросил
И до Берлина невредим дошел.

И мне приснилось, что мальчишки
смелые,
Играя утром от села вдали,
В яру орехи собирая спелые,
Мой медальон пластмассовый нашли.

Они еще за жизнь свою короткую
Со смертью не встречались наяву
И, странною встревожены находкою,
Присели, опечалясь, на траву.

А я живу и на судьбу не сетую.
Дышу и жизни радуюсь живой,—
Хоть медальон и был моей анкетою,
Но без него я долг исполнил свой.

И, гордо вскинув голову кудрявую,
Помилованный пулями в бою,
Без медальона, с безымянной славою,
Иду по жизни. Плачу и пою.

 

 


  5 декабря

Федор Тютчев

1803

На правах рекламы: